Макс Мах - Хищник [СИ]

Ознакомительная версия.

В спальне Карл нашел футляр с гогглами венецианской работы. Бронзовые, покрытые тонкой резьбой и накладками из черненого серебра, это были весьма замысловатые гогглы с телескопическим прицелом под левый глаз и бифокалом под правый, позволявшим исследовать отпечатки пальцев и рассматривать микроскопические детали наподобие часовых.

"Хорошая вещь!" – уважительно кивнул Карл и спрятал оптический прибор в карман.

Следующей находкой оказался трехлинейный офицерский револьвер-трансформер системы Карнбах-Пластун. Сейчас он был в сборке с кургузым смешным стволиком для скрытого ношения. Из такого недомерка да еще со спецпатроном под ослабленный пороховой заряд стрелять можно только в упор или по неподвижной цели. Самое то для действий в помещениях. Другое дело "винтовочный" восьмигранный ствол длиной в аршин, спрятанный в рукоять зонта. Вот в комплекте с ним – да еще с развернутым на максимум телескопическим прицелом в гогглах – стрелять из Карнбаха можно и на триста сажен. Но и патрон для такой стрельбы требуется усиленный.

Карл повертел оружие в руках, прикинул, как стал бы сбивать из "пластуна" подвижную низко летящую цель – решив, между делом, что фламандская подкалиберная пуля с сердечником из деплеталя подошла бы для этого, как нельзя лучше, – и совсем было вознамерился собрать карабин, но вовремя сообразил, что порыв неуместен. Время позднее. Снаружи, наверняка, уже светает, а в "Королеве Роз" следы ужасающей резни. Оставаться и далее в этом вертепе – верх легкомыслия. Как всегда, главное – понять "суть происходящего", остальное – дело техники. Для человека, напрочь лишенного чувства самосохранения, Карл на редкость хорошо научился выживать. Отсутствие страха он заменял здравым смыслом и логикой. Получалось неплохо. Так случилось и на этот раз. Сообразил, что к чему, оценил риски, начал действовать.

Карл быстро, но систематически затер следы и отпечатки пальцев Греты, да и за собой прибрал тоже. Переоделся в один из костюмов покойного господина Коноплева, оказавшийся ему почти впору, и в его же уличные ботинки, и, бросив свою забрызганную кровью одежду в камин, вышел из "Королевы Роз", прихватив с собой футляр для фагота, длинный зонт и небольшой саквояж светлой кожи.

"Пожалуй, – думал он, поскрипывая снегом в направлении станции надземки, – можно будет сделать для цинских трофеев отдельную витрину".

2. Дарья Дмитриевна Телегина

Остаток ночи она провела в суомском готеле "Гоглант". Не спала, разумеется. Куда там – спать! Взяла номер с ванной – благо, в поясном кошельке "завалялось" триста рублей золотом, – села в горячую воду, "набулькала" полстакана старки и выпила залпом.

"Как парное молоко…"

Или, как нарзан.

Выпила, не чувствуя, что пьет, взглянула с удивлением на пустой стакан.

– Ну, надо же!

Пятидесятиградусный алкоголь не забирал. Даже не пронял, как следует.

"В десять на Фурштатской…"

Тем не менее, налила еще полстакана и вдруг вспомнила, как Грета вырвала Кириллу верхнюю губу.

"Ужас какой!"

И в самом деле, ужас. Но и то, что случилось с ней за считанные минуты до этого, тоже ведь не "блядки на сеновале". Опоздай Грета хоть ненадолго, и, возможно, не сидела бы Дарья сейчас в горячей воде. В смысле, не смогла бы в ней сидеть.

"А если бы ее и вовсе рядом не оказалось? Если бы они вообще не встретились, тогда что?!"

Вот это уже был настоящий ужас. И не просто "ужас, ужас, ужас, ужас!", как в старом анекдоте про шлюх, а подлинный, забирающий человека целиком и полностью – кромешный ужас. Воображение-то у Дарьи было о-го-го какое! Всем бы такое! Но не в данном случае. Представив последствия своей опрометчивости, Дарья опрокинула в рот и вторую порцию старки. Но и та прошла, на удивление, нечувствительно. Так что о факте "опрокидывания" Дарья узнала, что называется, постфактум, отставив стакан в сторону, чтобы закурить.

– Н-да…

Руки тряслись, – но явно не с перепоя, – в ушах стоял гул, однако голова не кружилась, и перед глазами не плыло.

"Вот же дура! А еще штаб-офицер!"

Получалось, ума у нее было ровно столько, сколько нужно, чтобы математикой заниматься. На все остальное даже обыкновенной предусмотрительности не нашлось.

"И ведь предупреждали!"

Разумеется, предупреждали: контрразведка только что плешь всем офицерам Арсенала не проела. И объясняли доходчиво, и рассказывали – "без утайки", – и пугали, чего уж там, как детей в ночном. А она возьми да забудь все, чему учили и о чем предупреждали. Легла под выблядка цинского и думала, что крутая, как Красноярские столбы.

"Случай…"

Случай и есть. И случай этот зовут Грета, но Грета…

"Грета знает про Марка… и про меня…"

Невероятное знание Греты должно было иметь объяснение, но ничего путного в голову, увы, не приходило. Однако же факт – Дарья "чувствовала" Грету точно так же, как некогда Марка.

"Кто она?" – но для того, чтобы сказать, кто такая эта Грета, следовало прежде объяснить, кто таков Марк, и что в нем такого особенного. Однако про Марка Дарья не знала ничего. Даже того, человек ли он?

"Человек, наверное…" – подумала она неуверенно, вновь наполняя "внезапно" опустевший стакан.

"Возможно, человек".

Однако могло случиться и так, что всего человеческого в Марке одна лишь наружность. В то давнее теперь время, когда они встретились, мысль эта не раз навещала Дарью, и однозначного ответа на этот странный вопрос она так и не получила. Даже "метаморфоза" не расставила точек над "и". Не зная истинной природы вещей, за чудо можно принять и взрыв снаряда и уж тем более эффекты "технической левитации".

– У тебя, Дари, светлая голова. – Марк сидел напротив, курил трубку, смотрел сквозь дым. – Острый ум… Ракицкий сказал "мужской"? Дурак он этот Ракицкий, хоть и профессор. У тебя не мужской ум и не женский. У тебя ум математика. Дар божий. Интеллект огромной мощи, и то, что он "живет" в голове женщины, это всего лишь факт биографии.

– Исключительный факт, – выдавила Дарья, чувствуя, как стекает из угла рта вниз по подбородку очередная струйка слюны.

– Женщины-математики твоего уровня редкие птицы, – не стал спорить Марк.

Он был единственным, кто смотрел ей в лицо без сострадания и печали. Кто воспринимал ее такой, какая есть, не испытывая – во всяком случае, так представлялось – никакого особого неудобства, то есть без ущерба своему эстетическому чувству.

– Тем не менее, полагаю, что ум твой все-таки более женский, чем мужской, хотя ты и умнее абсолютного большинства мужчин. Быть женщиной не оскорбление, Дари. Вот, что я хотел сказать.

– Я не женщина, – возразила Дарья. – Я урод.

– Одно другому не мешает, – отмахнулся Марк и достал из внутреннего кармана пиджака маленькую серебряную фляжку. – Ты инвалид, Дари. С этим не поспоришь, но ты женщина-инвалид. Это тоже факт.

Ознакомительная версия.